Возможно, этой статьёй Борис Межуев начинает обсуждение оптимального пути политической трансформации России.
На пути к Учредительному Президентству.
6 февраля в подмосковной резиденции «Усово» состоялась встреча нескольких российских политологов с кандидатом в президенты РФ, премьер-министром Владимиром Путиным. В числе участников встречи был и автор этих строк. Мне уже доводилось рассказывать в интернете о том вопросе, который мне удалось задать Путину и том ответе, который я от него получил. Напомню о чем шла речь.

Дождавшись своей очереди, я спросил примерно следующее:

«В первой своей статье, которые Вы выпустили в ходе избирательной кампании и которая была опубликована в газете «Известия», Вы сказали о необходимости «достроить политическую систему». В статье о демократии в газете «Коммерсант» Вы сказали о том, что нужно построить политическую систему, в которой не надо бояться говорить правду. Иначе говоря, Вы признаете, что система нуждается в доработке. Как Вы считаете, в какую сторону она должна развиваться? Вы написали много интересного по поводу различных политических институтов, однако существует один институт, о котором Вы почти ничего не сказали – это институт президентской власти. В какую сторону он должен эволюционировать – в сторону наших партнеров по Евразийскому союзу или в сторону «французской» модели сильного президента, сильного парламента и правительства, формируемого парламентом?»

Дальше я сказал, что, на мой взгляд, люди протестуют не столько против лично Путина, сколько против президентского режима с безграничными полномочиями и запредельно длинными сроками. Система неограниченного президенциализма была создана не Путиным, а его предшественниками, Путин лишь унаследовал эту систему, и теперь имеет возможность ее изменить.

Путин ответил поначалу, что люди не только протестуют, но и поддерживают такую систему. Однако меня поразило, что следующей репликой его было: «Я много думаю над этим вопросом». И затем, премьер-министр признал, что и в самом деле модель «восточной деспотии» для России не подходит. Хотя и европейская модель не совершенна. Он сослался на пример Франции, в которой правительство вынуждено нести ответственность за ошибочные решения главы государства. Тем не менее, Путин признал, что именно по этому вопросу возможен «тесный контакт со всем обществом».

Признание готовности обсуждать дальнейшее совершенствование российской политической системы делалось премьером в разговоре с экспертами еще несколько раз. И у меня, и других участников встречи сложилось представление, что премьер-министр сознает, что неограниченный президенциализм казахстанского, азербайджанского и тем более арабского образца России не подходит, однако оптимальная модель для России – это не президентско-премьерская система французского образца и тем более не чистая парламентская республика. Путин один раз прямо сказал, что ему больше всего нравится Америка. Разумеется, речь идет не о внешней политике Соединенных Штатов и не о ее проблематичной роли в мировой экономики. Речь именно о политической системе. Правда, свою симпатию к политической системе США премьер сопроводил существенной оговоркой: «Мы видим, что и там ветви власти часто не могут договориться и быстро и эффективно принять необходимое согласованное решение, как было в случае с поднятием планки государственного долга».

И, тем не менее, что нравится Путину в Америке?

Прежде всего, ему явно импонирует модель, когда Президент не устраняется от участия в экономических делах, а является реальным главой исполнительной власти, принимая решения по всем основным вопросам жизни страны. Путин, отвечая на мой вопрос, сказал, что сильное правительство в 2008-2009 годах было залогом выхода страны из кризиса. Я хотел спросить, не означает ли это, что правительство должно оставаться столь же сильным и при любом будущем Президенте, в том числе и при президенте Путине, но премьер уже перешел на другую тему.

Мне показалось, что ему вообще хотелось бы в дальнейшем чисто по-американски устранить дуализм администрации Президента и правительства, в случае своей победы подчинив кабинет непосредственно себе. Конечно, в истории России один раз уже такое было, когда в 1991-1992 полгода правительство возглавлял лично Ельцин, и тогда такое совмещение было признано политически нецелесообразным: получалось, что Президент берет на себя ответственность за самые болезненные и непопулярные реформы. Что было и в самом деле политически рискованным шагом, потому что, опять же чисто по-американски, исполнительная власть, возглавляемая Президентом, в системе 1991-93 годов, была уравновешена абсолютно независимой от него властью законодательной в виде постоянно действующего Верховного Совета РСФСР и Съезда народных депутатов РСФСР, который Президент не имел полномочий распустить.

Между тем, Путин, как будто ссылаясь на американскую модель разделения властей, несколько раз сказал о необходимости установить «систему сдержек и противовесов». Напомню, что американская модель «сдержек и противовесов» (checks and balances) держится на том, что Президент самостоятельно, хотя и с одобрения Конгресса, формирует свою администрацию, в то время как отвечающий за законодательство и бюджет Конгресс имеет огромные полномочия в плане надзора за исполнительной властью, права импичмента Президента в случае нарушения им закона, но при этом обладает полным иммунитетом от роспуска. При таком слишком сильном разделении система всегда рискует столкнуться с конфликтом ветвей власти в том случае, когда администрацию и Конгресс контролируют разные партии. И, как правильно заметил Путин, система оказывается фактически парализована, когда ветви власти отказываются идти на компромисс по ключевым для страны вопросам, как то почти и случилось 2 августа 2011 года накануне голосования относительно повышения планки государственного долга.

В России мы легче можем вспомнить ситуацию конституционного кризиса 1993 года, когда стороны демонстративно отказались дружить между собой и ввергли страну в состояние, правда, краткосрочного, но вполне очевидного вооруженного противостояния. Американская система, безусловно, держится на очень мощном элитном сговоре, посредством которого во время президентских праймериз блокируется прохождение в кандидаты лидеров с неприемлемыми для истеблишмента убеждениями, а также на влиянии конституционной традиции, по существу являющейся гражданской религией Америки. Когда профили отцов-основателей США и авторов Конституции украшают денежные купюры, а столица страны является фактически храмом Американской республике и ее политической системе, мало у кого из действующих лиц хватает дерзновения потребовать нарушения Конституции на основании той или иной политической целесообразности.

А спорные моменты между ветвями власти возникают чуть ли не каждый год – взять хотя бы проблему ведения войны, которая, согласно Закону о военных полномочиях 1973 года, должна быть санкционирована Конгрессом в течение 60 дней после ее начала. Наличие этого Закона не помешало Клинтону без одобрения Палаты бомбить Сербию, а Обаме участвовать в операции против Каддафи. В обоих случаях США спрятались за спину блока НАТО. А Обама при обсуждении ситуации в Ливии оправдался перед Конгрессом тем, что участие США в военной операции минимальное, и основные военные издержки несут союзники по Северо-атлантическому альянсу.

Как бы ни была прославлена в веках американская Конституция, она на самом деле не дает сама по себе не гарантирует, что политического столкновения ветвей власти не случится, и это делает ее менее удобной для подражания и усвоения, чем конституции европейских стран.

Наконец, Путин выразил симпатию двухпартийной модели формирования власти, какая существует в Америке. Маститые американоведы, присутствовавшие на встрече, Андраник Мигранян и Вячеслав Никонов, объясняли премьеру, что ограничение политической конкуренции двумя партиями является во многом следствием мажоритарной системы голосования, когда на выборах по региональным округам побеждает сильнейший кандидат, а голоса кандидатов от проигравших партий не учитываются при формировании нижней палаты парламента. Нужно было бы добавить еще один аспект – в американской двухпартийной системе не может быть места для беспартийного Президента. Это, на мой взгляд, важнейшее обстоятельство, которое объясняет, почему Америка при всех серьезнейших оговорках остается демократической страной, а не вырождается в президенциалистскую диктатуру. Если Президент в этой системе был бы надпартийным, а конкуренция партий касалась бы только распределения мест в Палате представителей и Сенате, это обеспечило бы Президенту положение нетитулованного монарха, возвышающегося над малозначимой конкурентной борьбой, но при этом – в отличие от конституционных монархов европейского образца – формирующего политику исполнительной власти. Если бы не выборы главы государства, такой строй был бы чем-то сродни Англии времен Тюдоров или Германии эпохи поздних Гогенцоллернов.

Все существующие проблемы российской политической системы в лице безответственного парламента и бессмысленных для формирования политического курса партий сохранились бы, но издержки в виде тотальной ответственности главы государства за все происходящее в стране и невозможности делегирования политической ответственности оппозиционным группам в таком случае многократно увеличиваются.

В целом, разумеется, стоит только радоваться, что Америка вновь стала предметом интереса для российской власти и политического класса в целом. Америка – великолепный образец политической и правовой рациональности, и в этом качестве она, безусловно, притягивает многих рационально мыслящих людей. Однако учиться у Америки не означает буквально копировать Америку, тем более что всякая копия является ухудшением оригинала.

Владимир Путин, безусловно, прав: политическую систему России нельзя менять очередным декретом или очередным наспех созванным Референдумом. Будущие шесть лет нам следует посвятить обсуждению оптимального пути политической трансформации России, и может быть только и исключительно этой задаче. И тогда вместо чаемого некоторыми радикалами Учредительного Собрания мы получим действительно необходимое стране Учредительное Президентство.

Автор: Борис Межуев