Леша Байков aka haeldar спросил у меня в ЖЖ, что в стране — моё. "Что тут "ваше", кроме квартиры и кредитной машиненки?" Причем "военных песен про березку и колосок" ему не надо — обещал посмеяться.

Вопрос был задан в череде рассуждений об РВСН, мобилизации и всем том, что многие сочтут поцтреотическим трепом на тему "за что воевать". Что же ответить?

Позиция "Не буду воевать за яхту Абрамовича!" "В войне одних капиталистов с другими человеку участвовать должно быть западло" проста и понятна. Правда, иногда из нее кривой логической ниточкой следуют совсем уж диковинные выводы, вроде лёшиной затеи "применить ЯО у себя на территории, превратив месторождения в радиоактивную пустыню непригодную для жизни и работы людей".

И все же, как правило, такая позиция обороняется на отлично, со всей доступной терминологией: от "элитка в Лондоне жирует" до "акций Газпрома у меня нету".

Иной раз, правда, подумаешь: а с какого черта, Леша, дорогой, у тебя в России что-то должно быть своего? На что ты лично наработал, скажи, пожалуйста? Что в тебе такого, что тебе должно тут что-то принадлежать, включая чужую березку и не твой колосок?

Но потом остываешь и пытаешься поразмыслить позитивно. Разобраться, что же, в самом деле, в России — моё? То моё, которое я готов защищать с оружием в руках вне зависимости от того, сколько дворцов у Путина и сколько шлюх в Куршавеле. И даже, представь, Леша, безотносительно того, грозит нам война или нет. Я подумал тут пару минут, и вот что скажу.

На самом тривиальном уровне, моим является мой дом. Квартира, ага. Которая не просто принадлежит мне, но является тем кровом, под которым я, по большому счету, только и могу жить, не становясь чьей-то обузой, незваным гостем, приживальцем. Рядом с моим домом — земля, ландшафт, среда, в которой мне хорошо. И я не хочу, чтобы какой-нибудь уродский отморозок в один прекрасный день разбомбил все это к чертям собачьим.

Дом — это немало. Ради такого вот дома, "сожженной хаты" или "двора на Малой Бронной", люди веками уходили на войну. Не ради чьих-то акций или яхт, а чтобы защитить вот эту, такую родную и близкую тебе вещь, которая называется "очаг".

А ведь есть еще и люди у очага. Моя семья, живущая в моем доме и, как говорится, под отеческой крышей. Детишки, жена, родители. Чьи же они еще, как не мои, Леша? Чай, не газпромовские, чего бы ты ни выдумывал. Я могу, конечно, столкнуться с произволом российских властей, но у меня нет ни единой причины надеяться на отсутствие произвола, зверств и мерзостей со стороны оккупантов. Уж извини, так исторически сложилось как-то. Кто же защитит мою семью, если война? Как я защищу ее на войне, не взяв оружия?

Где очаг, там и алтарь. То материальное, реальное, вещественное, что ценно для человека. Для кого-то это церковь на соседней улице. Для кого-то — роща по соседству. Для многих — родная школа или милый сердцу двор. Конечно, эти вещи не в моей собственности, я не владею этими "активами", не могу их продать или заложить. Но я и не хочу продавать вот эту церковь, этот лес, это поле с — о ужас! — березками. Продавать не буду, а защищать буду. Они мои.

Раз есть алтарь, то найдутся и вещи нематериальные, духовные, почти эфемерные — и все же требующие моей защиты. Я дорожу ими, представь, Леша. Я дорожу своей свободой, например, — вплоть до банальнейшего права идти, куда захочу, не останавливаясь по приказу "You, freeze! Hands up!" Мне по душе мое право говорить по-русски. Мне нравится не бояться, что в любую минуту я могу быть расплавлен взрывом или согнан в лагерь, или превращен в чьего-то раба. Странные ценности у меня, да, Леша?

Только, пожалуйста, не заводи шарманку про то, что я и так живу в лагере и превращен в раба. Мы с тобой оба знаем, что это не так. Ты — когда играешь вечерком в "Скайрим" или возишься с псиной. Я — когда позволяю себе раз в год куда-нибудь смотаться. Кровавый путинский режим мне в этом не сильно мешает; а ты — какого уже ты там уровня, со стеклянными доспехами?

Но есть и еще кое-что, почитаемое мною — моим. Ты опять будешь смеяться, но это — обязанности. Перед страной, ага. Перед государством, если угодно. Перед множеством людей, населяющих мой двор, мою улицу, мой город, Россию. Они мне слишком многое дали — своего, ставшего моим — чтобы я посмел, как последняя свинья, не чувствовать перед ними свою обязанность защищать и их.

Как там было? "Я узнал, что у меня есть огромная семья. И тропинка, и лесок. В поле каждый колосок. Речка, небо голубое. Это всё моё, родное. Это родина моя. Всех люблю на свете я!"