Вот таким виделось советским писателям будущее Москвы 80 лет назад.

Считался сам собой разумеющимся почти полный снос исторического центра; проспекты шириной 120 метров; рабочие, живущие прямо в цехах; город, вытянутый в сторону Ленинграда на 120 км; город-университет в Хамовниках; аэроэкспрессы Москва – Лондон – Нью-Йорк и Москва – Сан-Франциско.

Из 1924 года Москва года 1950-го представлялась вот такой:

ВЦИК и Совнарком вынесены в Петровский парк, эту возвышенную, здоровую и ровную часть Москвы, превращенную частью в общественные парки, частью в города – сады. На Ленинградском шоссе выстроены дворцы (учреждения) Республики. А на северо – запад от Москвы, вдоль верхнего течения Москвы – реки, теперешние дачные поселки – Крылатское, Хорошево, Серебряный Бор, Покровское – Стрешнево – обращены в образцовые города-сады, куда после делового дня съезжаются москвичи на трамваях, метрополитенах и частью на аэроомнибусах, имеющих в центре остановки на плоских крышах специальной постройки. Двух и трехэтажные жилые дома, улицы с широкими тротуарами, площади и уютные парки с театрами и другими общественными зданиями – вот характер жилой Москвы в 1950 году.

Теперь бросим взгляд в противоположную сторону, к промышленному Симонову. Известное Сукино болото, вплоть до Коломенских высот, двигается, пыхтит, лязгает. Всюду электричество и бездымный уголь. Все Сукино болото с его пыльными и малярийными трясинами изрыто ковшами промышленного и лесного портов. Набережные обслужены железнодорожными линиями и обстроены стройными рядами складов с автоматическими подъемными кранами. Порт кишит судами и баржами, пришедшими как с верховьев, так и, главным образом, с Оки, с которой при помощи шлюзов установлено удобное сообщение. Пойдем дальше. За Окружной дорогой находится зеленая заградительная полоса насаждений, шириной в 2 версты, в которой местами разбросаны поселки с электричеством, канализацией и водопроводом. Все они входят в черту города, которую замыкает включенный в городскую площадь и сам зеленый пояс. Зелень, которая поглощает пыль и дает кислород, должна проникать внутрь организма будущей Москвы. Она, как легкие, должна снабжать воздухом центральный организм, а потому от зеленого пояса клиньями зелень врезается по нескольким направлениям к центру.

Первый клин от Нескучного сада, через территорию сельскохозяйственной выставки и Бабий – городок, идет до Каменного моста широким бульваром, тут поворачивает и направляется к новой площади перед Румянцевским музеем. Бульвар дальше продолжается, параллельно Александровскому саду, вплоть до Охотного ряда, проходя по Моховой на местах уничтоженных старых лавок.

Второй зеленый клин врезается к Трубной площади через Лазаревское превращенное в парк, через Екатерининский парк и Самотецкий бульвар.

Наконец, третий клин зелени окаймляет р. Яузу и идет от Сокольников к Устинскому мосту.

Все это дает возможность довести в Москве зеленую площадь до 6 кв. сажен на человека, что еще не видано ни в одном из городов земного шара.

Воробьевы горы, с возвышающимся над ними громадным памятником Ленину, превращены в спортивный уголок и напоминают вид Рима со строгими очертаниями спортивных зданий, площадок, стадионов и колоннад.

Старинный собор Василия Блаженного высится над уступчатым, идущим к Москворецкому мосту, бульваром, начинающим от реки Красную площадь, где у стены высятся ступени гранитного амфитеатра, в центре которого – массивный пьедестал с гробницей В. И. Ленина.

Немного дальше, вместо теперешнего Охотного ряда, высится далеко уходящими в небо башнями большой Дворец Труда СССР с колоссальной аудиторией на 10 тысяч человек.

Хотя ему на площади мало места, но техника дает возможность гнать здание высоко ввысь. Лифты разных скоростей перебрасывают делегатов из залы заседаний в кабинеты, библиотеки, музеи, столовые и проч. При дворце есть и наружная кафедра, а вокруг здания на стенах скульптурные изображения великих деятелей человеческой культуры.

Немного в сторону – торговый центр будущей Москвы – Китай-город. Здесь высятся громадные железобетонные дома американского типа с вертикальными подъемниками и движущимися площадками, соединяющими их друг с другом.

И везде, по всему городу, во всех районах, лучшие места отведены под учебные заведения, где молодежь приучается к будущей гражданской общественной жизни. Все пространство от Хамовников до самого Новодевичьего монастыря отдано университету, клиникам, институтам и лабораториям Высшей Школы. Академический центр – в районе Румянцевского музея.

Вот быстрый полет над будущей Москвой. Как мало похожа она на мечту капиталистического Запада.

Два совершенно разных мира создают себе в своей мечте и разные города. Но будущее принадлежит только одному: громадному, зеленому и солнечному городу-саду. А это заставляет всех нас с еще большим вниманием отнестись к зарождающейся сейчас идее сборных стандартных домов.

Еще раз повторю - это написано в 1924 году. А вот так оттуда видели Москву 1945 года:

На темном фоне зимнего неба ярко горели бесчисленные световые рекламы:

«Катанье на тройках по льду Восточного канала».

«Управление Гражданского воздушного флота сообщает: с 1 марта 1945 года воздушные экспрессы Москва – Лондон – Нью – Йорк и Москва – Сан – Франциско отправляются два раза в сутки: в 10 часов 15 минут и в 23 часа 30 минут».

Слева забавно гримасничала веселая физиономия клоуна. Из широко открытого рта струилась по небу надпись:

«Иван Иванович Неунывающий приглашает всех московских ребят на детский карнавал на льду Химкинского водоема».

Справа сверкал и переливался всеми цветами спектра небесный календарь – «10 марта 1945 года».

Следуя указанию светящейся стрелки, Герасимов направился к стоянке такси и уселся рядом с шофером в машине «ЗИС-117»:

- Магистраль Север-Юг, угол Добрынинской и Люсиновской.

Иван Артемьевич вскоре заметил, что шофер везет его не по улице Кирова, как он ожидал, а по какой – то новой, значительно более широкой улице.

- Это что за улица? – спросил он шофера.

- Ново-Кировская, – последовал ответ.

Вот и Садовая – Спасская… По ней в несколько рядов нескончаемым потоком неслись машины.

«Ну, придется постоять у светофора», – подумал Герасимов.

Но опасения его не оправдались. За несколько десятков метров до Садовой машина перешла на середину уличного полотна и очутилась в открытой пологой выемке. Опустившись метров на шесть, машина нырнула в ярко освещенный тоннель и, проехав под Садово – Спасской, вышла на такую же плавно подымающуюся открытую выемку по другую сторону Садовой.

- Здорово! – сказал Герасимов. – Что же, светофор-то совсем отменили?

- Зачем же отменять? – отозвался шофер. – На тихих перекрестках остались.

Вот и площадь Дзержинского. Первое, что бросилось в глаза Ивану Артемьевичу, – это ее небесно-голубой цвет. «Цветной асфальт», – подумал он.

Перед зданием Наркомата внутренних дел стоял гигантский памятник. В тонкой лепке лица сразу узнавался Феликс Эдмундович Дзержинский.

Справа от памятника Герасимов увидел величественное 14-этажное здание. Высоко поднятая арка соединяла его с таким же громадным соседним зданием.

По другую сторону площади уходила новая широкая прямая, как стрела, улица, прорубленная сквозь Китай-Город. В конце ее виднелись мавзолей и зубчатые стены древнего Кремля.

Пройдя небольшое расстояние по Театральному проезду, машина свернула налево и неожиданно опять нырнула в тоннель, ловко обогнав перед въездом в него огромный двухэтажный автобус.

Иван Артемьевич полагал, что через несколько секунд машина поднимется на поверхность улицы, но тоннель казался бесконечным.

- Это всем тоннелям тоннель, – разъяснил шофер, – километр с лишком. Мы сейчас под Китай-Городом едем.

Через полторы минуты машина вышла на Красную площадь, позади храма Василия Блаженного. Вдаль тянулась дуга Москворецкого моста, залитого ярким светом молочно – белых фонарей. У въездов на мост, по сторонам его, стояли две громадные скульптурные группы из нержавеющей стали. На одной из них во главе группы конников несся Чапаев. На другой в окружении своих боевых товарищей на приступ вражеских окопов шел Щорс.

Оглянувшись назад, Герасимов увидел Красную площадь. Все огромное пространство ее было залито бледно-розовым асфальтом. На месте тяжеловесного здания Верхних торговых рядов раскинулись высокие, обрамленные колоннадами трибуны, растянувшиеся во всю длину площади.

Машина шла по Москворецкому мосту. Навстречу ей бесшумно пронесся двухэтажный трамвай.

Широкое снежное поле Москвы – реки было заполнено молодежью, танцевавшей вокруг разноцветной карусели. Хор сильных молодых голосов, сопровождаемый духовым оркестром, оглашал Москву – реку веселой карнавальной песней.

Мелькнул Чугунный мост, Большая Ордынка, и машина остановилась у подъезда 10 – этажного здания на углу Люсиновской и Добрынинской площадей.

Оранжевая площадь была обрамлена темно-синими тротуарами. В морозном воздухе мелькали хлопья пушистого снега. Но на площади не было заметно ни единой снежинки: при первом же прикосновении к асфальту они мгновенно таяли.

Расплачиваясь с шофером, Иван Артемьевич почувствовал под ногой тепло тротуара: под асфальтом была скрыта густая сеть теплофикационных труб.

В кулуарах Дворца толпились группы делегатов. Герасимов слышал обрывки разговоров.

У диаграммы нефтедобычи стояли нефтяники. Атакуемый делегатами Башкирии и Урала, молодой инженер-азербайджанец упорно пытался отстоять честь старого Баку перед патриотами новой нефтяной базы Союза, вот уже год не уступающей по добыче «черного золота» старому Апшеронскому полуострову.

Награжденный всеми орденами Союза, седой, как лунь, но все еще бодрый и подвижной, строитель Куйбышевского гидроузла возбужденно читал вслух только что полученную им телеграмму: «Сообщите съезду: сегодня в ночь опробованы насосные станции Заволжской оросительной системы. Механизмы работали безукоризненно».

Сибирский делегат обстоятельно разъяснял своему собеседнику все преимущества подземной газификации кузнецкого угля для снабжения газом городского хозяйства Томска.

За несколько минут до начала заседания Иван Артемьевич занял свое место.

Много раз видел он фотографии Дворца Советов, но только сейчас по-настоящему ощутил, как грандиозен его Большой зал.

Зал шумел, как морской прибой. Старые друзья обменивались веселыми приветствиями. Пневматическая почта принесла Герасимову записку от его друга из ложи Героев Советского Союза.

Точно в 7 часов вечера за столом президиума появился товарищ Сталин в окружении своих боевых соратников. Тысячи человек встали со своих мест, и гром аплодисментов потряс зал.

Из-за стола президиума поднялся одетый в скромную куртку человек, имя которого знает весь мир…

Товарищ Сталин начал свой доклад. Сидевший справа от Ивана Артемьевича гость – испанец, нагнувшись к ручке своего кресла, передвинул стрелку маленького циферблата на деление с надписью «испанский» и приложил к уху трубку радиотелефона.

В изолированных кабинах, скрытые от глаз делегатов, десятки опытных переводчиков мгновенно переводили и транслировали речь вождя. Слова товарища Сталина, родные и понятные всему трудящемуся человечеству, неслись над миром…

[...]

На темном московском небе страница небесного календаря задрожала, сморщилась, потускнела, и на ее месте вспыхнула новая дата – «11 марта 1945 года».

Иван Артемьевич поднял бокал:

- Предлагаю тост, товарищи, за наше героическое прошлое, за наше радостное настоящее, за сияющее будущее… И за того, кому мы обязаны и нашим настоящим и нашим будущим!

Давая описание Москвы 1945 года, мы отнюдь не позволяли себе фантазировать.

Намеченный в тезисах товарища В. М. Молотова грандиозный рост производственной мощи и благосостояния народов Советского Союза демонстрирует безграничные возможности социалистического хозяйства.

Сталинский план реконструкции столицы осуществляется уже три с лишним года.

Кипит работа на стройке Дворца Советов. Прокладываются новые магистрали. Строятся сотни новых прекрасных домов.

Уличные тоннели, подземные эскалаторные переходы существуют уже в виде детально разработанных технических проектов. Завод цветного асфальта уже работает.

Теплофикация, кондиционирование воздуха, телеграфон, автоматический вызов такси уже полностью освоены современной техникой.

В Советской стране реальная жизнь часто обгоняет фантазию. Подлинная Москва 1945 года, конечно, будет неизмеримо прекраснее той, которую мы попытались нарисовать в этом очерке.

Вот такие вот дела.