|
Существуют ли действенные инструменты для погашения напряженности на
рынках, кому было выгодно, чтобы рынок производных на финансовые
инструменты дорос до $1200 трлн, при том что вся мировая экономика —
около $60 трлн, почему мусор удобнее выбрасывать в окно и зачем
трейдерам становиться уборщиками?
Об этом нам рассказал председатель совета директоров "Тройка Диалог" РУБЕН ВАРДАНЯН: — В 2008 году, в разгар кризиса, все
говорили, что происходящее — большой урок, система требует изменений,
риски — переоценки. Но рынки залили ликвидностью, прошло два года,
казалось, что все успокоилось. И вдруг в начале августа на финансовых
рынках начинается обвал, после которого у многих возникает ощущение
дежавю.
— В 2008 году просто пронесло. Слишком быстро все случилось, никто даже не успел толком испугаться.
— Сейчас, через две недели после снижения рейтинга S&P, фондовые рынки уже не обваливаются при открытии. Снова — пронесло?
— Это как в анекдоте про любовника, который,
падая с балкона, дает клятву, что никогда больше не посмотрит на чужую
женщину и будет добропорядочным семьянином. А оказавшись в сугробе, он
отряхивается и говорит: "Несколько секунд летел, а столько глупостей
наобещал". С кризисом 2008 года ситуация была немного похожая.
— Вы смеетесь. Не страшно?
— Страшно, но к этому надо быть готовым
всегда. Если мы хотим найти причину кризиса 2008 года, нужно смотреть
намного глубже и дальше, на то, что происходило последние 60 лет.
Помните "Тевье-молочника" Шолом-Алейхема? Там есть сцена: к Тевье
приходит жених, свататься к одной из его пяти дочерей. А молочник
уверен, что к нему пришли покупать корову. Диалог выстраивается весьма
забавно: они говорят о войне, затем о корове и после получаса понимают,
что разговаривают о разном: один — о корове, другой — о невесте. И
начинают заново с вопроса "С чего начнем? С Русско-японской войны?". В
кризисные моменты важно всем говорить на одном языке и об одном.
— Это почти так же сложно, как
воспринимать то, что происходит сейчас на рынках: это реакция на
действия S&P, снизившего кредитный рейтинг США, или переоценка
системы рисков?
— Уже давно многие вещи, происходящие на
финансовом рынке, обусловлены не столько фундаментальными, сколько
техническими, психологическими и многими другими факторами. Понижение
рейтинга Америки ожидалось уже давно. Но, несмотря на то, что в
американской экономике много проблем, несмотря на спекуляции, которые
выстраиваются вокруг действий S&P и переговоров между Конгрессом и
президентом США, Америка все равно является крупнейшей и мощнейшей
экономикой мира.
Дефицит американского бюджета огромен, но его
не так сложно сделать профицитным. Штатам для этого потребуется гораздо
меньше времени и усилий, чем многим другим странам для решения схожих
проблем. Все не так плохо, как может показаться: на счетах американских
компаний сформированы значительные объемы наличности. Объем проведенных
IPO в этом году превысил $25 млрд. В секторе М&А — колоссальное
оживление. Мы говорим про потерю доверия и волатильность на финансовых и
сырьевых рынках, но реальная экономика находится в некотором отрыве от
происходящего на биржевых торгах.
— Вы хотите сказать, что действия S&P — проявление лукавства, обусловленного вполне конкретными интересами?
— Не совсем так. Мы возвращаемся к ключевым,
базовым вызовам. Справедливость рейтинговых оценок, на которые все
безоглядно должны ориентироваться, вызывает сомнения в течение более 100
лет — столько, сколько существуют сами агентства. Точность оценок
рейтинговых агентств зависит от доступа к честной, объективной
информации. А этого доступа во многих случаях не было, потому что
отсутствовали механизмы, его обеспечивающие. Вера в агентства похожа на
уверенность в том, что власти в состоянии все отрегулировать. Но
агентства могут лишь реагировать на уже происшедшее, а регуляторы не
способны определять будущие риски. Даже если делается попытка выстроить
систему предупреждения через законодательство, проведение проверок и
прочее, все знают, что есть механизмы обхода. Другое дело, что в любых
моделях экономического развития кроме формальных правил существуют и
неформальные: например, "так не принято". К сожалению, последнее время
мы работаем в системе, где формальные правила отличаются в разных
странах или не всегда работают, а неформальных нет. Поэтому каждый сам
за себя. Логика простая: "есть возможность заработать денег, а дальше —
пусть хоть потоп".
— Нынешняя ситуация — такая?
— Надо признать, что сегодняшние формальные и
неформальные системы сдержек и противовесов разбалансировались. Сейчас
все системы — политические, экономические, моральные, культурные —
требуют серьезного пересмотра. В развитых странах Запада личное право
индивидуума решать, как он будет поступать, превалирует над
общественными нормами. В мире остался единственный механизм, который
работает, да и то не всегда,— юридические правила, законы. И они тоже
требуют серьезного переосмысления. Один из элементов, который частично
работал в предыдущие века, но перестал,— система саморегулирования. Если
вдуматься, это не просто красивые слова. Исторически гильдии купцов,
ассоциации брокеров и другие профессиональные организации пытались жить
по установленным ими самими правилам, поскольку юридическое поле не
покрывало многих областей. Конечно, можно попытаться запретить все, но
запрет провоцирует новые нарушения: достаточно вспомнить сухой закон.
Попытка регуляторов выстроить систему ограничений приводит лишь к
увеличению издержек, как со стороны регулятора, так и регулируемого,
который тратит усилия на то, чтобы обойти правила. Но сейчас доминирует
другой подход: "спасение утопающих — дело рук самих утопающих". Мы не
пытаемся что-либо реально поменять в этой системе, пока не начинается
серьезный кризис и не приходит риск потерять огромные деньги.
— Видимо, потому что перед тем, как
появилась возможность потерять деньги, было много возможностей их
заработать. Разве это не повод соблюдать тишину?
— Нельзя упрощать понимание системы
капитализма. При том что деньги в мире являются главным критерием успеха
и многие живут по принципу "не пойман — не вор", современный развитый
капитализм не равен этому принципу. К сожалению, нужно признать, что мы
серьезно отошли от базовых законов, ведущих историю от Адама Смита.
Например, меня всегда учили в университете, что публичными становятся
только те компании, которым не хватает денег на развитие. И это самый
дорогой способ привлечения денег. Возникает вопрос: зачем аудиторским
компаниям становиться публичными? В чем экономический смысл? Ведь им не
нужен большой капитал. А теперь аудитор, даже акционер, легко может
перейти из одной компании в другую, его персональная ответственность
свелась к минимуму. Другой пример — фондовые биржи. Зачем им статус
публичных компаний? Здесь тоже возникает "вшитый" конфликт интересов:
когда биржа становится публичной компанией, она начинает больше
заботиться об интересах своих акционеров, а не клиентов.
Мне кажется, что мы живем в мире, где многие
решения принимаются не из соображений экономической целесообразности и
развития бизнеса, а исходя из интересов простого обогащения отдельных
групп акционеров. У нас произошло надувание большого количества
финансовых пузырей, которые никакого отношения к реальной экономике не
имеют. Например, рынок деривативных продуктов дорос до $1200 трлн, при
том что вся мировая экономика — около $60 трлн. Разве никто не замечал,
что в этих цифрах есть нечто несопоставимое? И таких пузырей на рынке — в
избытке. Они надуваются не за один день, и когда мы их замечаем, то
пытаемся найти новое объяснение, чтобы оправдать их надувание. Это
вызывает лишь саркастическую улыбку. — Эти пузыри реально сдуть? И есть ли те, кто реально заинтересован в этом?
— Все реально, но другой вопрос: кто в этом
заинтересован, кто должен принимать эти решения и кто имеет для этого
достаточно рычагов? Один из принципов Римской империи состоял в том, что
мир, находящийся под нашим контролем, подчиняется нашим правилам.
Остальные — варвары. Это пример того, как выстраивались принципы,
реализующие решения. Сейчас решений нет: есть импотенция.
— Но процесс изменения политической и
экономической ситуации займет довольно продолжительное время.
Соответственно, фундаментально система принятия решений будет
сосредоточена на принципах "не пойман — не вор", что лишь способствует
появлению новых пузырей в экономике и на финансовом рынке.
— Не факт. Есть два сценария. Первый —
акселерация кризиса существующих систем. Все уже близки к пониманию
того, что кризис обязывает к переменам. Это время принятия решений —
болезненных, иногда очень тяжелых, сопровождающихся катаклизмами для
сегодняшней элиты. Второй сценарий — избегая жестких решений, купировать
болезнь. Так происходило в Японии последние 20 лет. Ведь там проблема
не столько в экономике, сколько в обществе: японцы переживают конфликт
между внутренней реальностью страны и ценностями прежних поколений,
которые выстраивались тысячелетиями. Старое общество, стремясь сохранить
обычаи и ритуалы, замкнутую систему в условиях глобализации,
столкнулось с необходимостью структурных изменений, вступающих в
конфликт с традициями закрытой культуры. Японская элита делает все,
чтобы сохранить страну такой, какая она была раньше. В попытке спасти
традиции они забетонировали источники экономического роста. Чего хочет
наша элита, пока не очевидно — и я сейчас говорю об элите в целом, не
только о госчиновниках, но и о бизнесменах. У нас особый путь — какой?
Мы строим капитализм? Мы живем по правилам или "по понятиям"? У нас нет
четкой модели: все смешано.
— Вы же сказали: доминирует механизм зарабатывания денег. Чем это не модель?
— Такая модель не может обеспечить
долгосрочное существование экономической системы. В VI веке до нашей эры
Конфуций сформулировал принципы, при которых у страны есть Путь и в ней
можно жить и развиваться. В стране, где эти принципы нарушены, можно
лишь выживать. Эти принципы актуальны до сих пор. Это, во-первых,
наличие лидера с благородными амбициозными целями, во-вторых, наличие в
стране традиций и ритуалов и, в-третьих, крепкая дружная семья. В мире
сейчас нет ни одной страны, в которой эти принципы были бы реализованы в
полной мере. Ценность семьи как базовой ячейки общества почти утрачена,
особенно в городах, где семейные узы намного сложнее сохранить. Дело
даже не в растущем количестве разводов и однополых браков. Раньше через
семью передавались очень важные знания, умения, традиции. Исчезли
династии — поколения военных, учителей, ученых. Мы имеем серьезную
эрозию понятных правил — формальных и неформальных, на их место приходит
вседозволенность. Общественные табу и ограничения разрушаются с такой
скоростью, что я не удивлюсь, если в какой-то момент в какой-то части
мира люди заявят о своем праве есть человеческое мясо, потому что это
входит в их понимание свободы, а некоторые псевдодемократы будут их
поддерживать. Страх того, что, нарушив ритуал, ты будешь изгнан из
общества, пропал. Даже в нашей стране, где большой процент населения
провел часть жизни в местах не столь отдаленных и живет по полуворовским
понятиям, эти понятия исковерканные и не действующие. Что касается
лидера с благородными амбициозными целями, то — да, лидеры есть во
многих странах. Некоторые — сильные и амбициозные. Но вопрос в том,
каковы их цели. Это — не менее важно, поскольку мы живем в глобальном
мире, а проблемы решаются на локальных уровнях. На глобальные проблемы
нет рычагов воздействия. Отсутствуют механизмы, которые заставили бы
кого-либо что-либо сделать. Политики вынуждены решать проблемы
конкретной страны в глобальных условиях, где не все подотчетно и
подконтрольно. Оттого многое решается за чужой счет: так комфортнее.
Логика бытовая: моя квартира убрана, в ней чисто, а мусор удобнее
выбрасывать в окно.
— Так всегда было. Оттого у власти — узкие коридоры, по аналогии с улицами в средневековых городах.
— Поэтому возникает большое желание
централизации всех решений. До 90-х годов мир был двуполярным, было два
центра принятия решений — СССР и Америка. Затем мир стал однополярным,
но уже к середине нулевых стало понятно, что Америка не справляется с
этой ролью — единолично принимать решение за весь мир, ей не хватает
ресурсов и мощи. Есть попытки саморегулирования, отчасти реализованные в
скандинавских странах. В Швеции, например, моветон иметь в
собственности большие дома. Даже самые богатые люди знают, что роскошная
вилла на берегу моря — это можно, но внутри общественного строя
неприемлемо.
— В Советском Союзе нечто похожее регулировалось на уровне домкома и управдома.
— Да. Но в СССР проводилась большая
общественная работа, правила поведения жестко регулировались на всех
уровнях — от ЦК КПСС до домкома. И какую бы это ни вызывало отрыжку, это
была попытка создать правила, формальные и неформальные, сказать
обществу: так — можно, а так — нельзя. А происходящее сейчас — вне
четкой системы координат. В таких условиях невозможно принять
совместное, единое решение на консенсусной основе. Обязательно кто-то
скажет: "Я не буду подчиняться, у меня другая ситуация". И будет прав,
потому что в разных экономиках, в разных отраслях, в разных странах —
везде свои проблемы. Единый рецепт от разной по природе головной боли
отсутствует. А понимания того, что всем необходимо выжить и потому
следует договариваться, еще нет.
— Не тот момент, чтобы жесткие решения стали жизненно необходимыми?
— Нет, в разных странах по-разному
воспринимают происходящее. В Бразилии, например, несмотря на серьезные
мировые катаклизмы, продолжаются позитивные изменения и значительный
экономический рост. Потому что в мире — 7 млрд населения, оттого заметно
увеличилось потребление продуктов питания. Бразильцы, с одной стороны,
очень беспокоятся о том, что происходит в Америке, но с другой — у них
масса своих проблем.
— Выходит, лебедь, рак и щука, тогда как
общие риски сосредоточены где-то посередине, и они мало кого касаются до
тех пор, пока не случился Lehman Brothers. Но эти проблемы, как
выяснилось, решаемы: их заливают деньгами. Этот способ может применяться
бесконечно?
— Lehman Brothers не самый плохой пример.
Есть хуже: революция во Франции XVIII века, Октябрьская революция в
России, Великая депрессия в 30-х годах. Надо понимать, что мы пережили
уникальный период времени: практически 60 лет мирной жизни для
большинства людей, живущих на этой планете, без пандемий и войн. За всю
мировую историю, пожалуй, столь длительного относительно "мирного"
периода не было. Мы живем в более интегрированном мире — страны, которые
казались нам дико отсталыми, начали бурно развиваться. Центры развития
смещаются, и такая смена лидеров, доминант уже происходила в истории. Не
надо забывать, что до 1820 года Индия и Китай обеспечивали 50% ВВП
мира. А потом на протяжении 200 лет их будто бы и не было. Очевидно, что
нас ждет смена элит, смена доминант. Я рассуждаю с точки зрения
глобальных процессов, не говоря лично о себе, как о Рубене Варданяне,
который переживает за свою семью и детей. Действующую элиту смоет, будет
новая. Откуда у нас иллюзия, что все незыблемо? Пока патриции в Древнем
Риме понимали, что надо что-то менять, империя шла по пути развития.
Как только все успокоились, наступил период распада. То же самое и
здесь: пока у элиты не проснется ощущение, что необходимо исправлять
ситуацию, ничего не произойдет. Мы можем легко оказаться на свалке
истории. |
Источник - http://kommersant.ru/doc/1761507/
